РАЗДЕЛ II. ИСТОРИЯ БИБЛИОГРАФИИ

Характеризуется роль истории в современном и перспективном развитии библиографии как деятельности и библиографоведения как науки. Раскрываются основные особенности, тенденции и достижения библиографии на примере ее отечественной истории.

Глава 8. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУКИ О БИБЛИОГРАФИИ

Несмотря на высокий авторитет российской науки, особенно естествознания, в Западной Европе, научный уровень библиографии в нашей стране в XVIII в. во многом уступал западному. Даже самого слова "библиография" в русском языке еще не было. Более активно и намного раньше, чем в России, во Франции и Голландии используется книгопечатание для библиографических целей. Как мы уже знаем, русские библиографы шли своим путем. И лишь в начале XIX в. опыт российской библиографии обогатился западноевропейским. С этого времени, можно считать, библиография развивается как сфера деятельности международного значения. Естественно, национальное своеобразие сохранилось, что в силу культурно-исторических особенностей характерно и для русской библиографической науки - библиографоведения.

8.4. ФОРМИРОВАНИЕ БИБЛИОГРАФОВЕДЕНИЯ КАК ОТНОСИТЕЛЬНО САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ НАУКИ

Разработка собственно науки о библиографии как относительно самостоятельной части книговедения в дореволюционной России конца XIX - начала XX в. также проходила в известном противостоянии, правда, уже порядком модифицированных, углубленных "академического" и "социологического" подходов. Теперь "академическое", или специальнокниговедческое, направление представляли  Н.М.Лисовский,  А.М.Ловягин,  Н.А.Рубакин,  А.Н.Соловьев и др. Оно получило и качественное отличие от предшествующего узкого понимания сущности библиографии, что объясняется более совершенной методологией, подходом к науке, близком к системному, диалектическому. В его основе лежит целостное восприятие библиографии, причем как социально значимой, теоретико-культурной сферы деятельности, имеющей свои специфические задачи, средства, предмет и результаты. Несмотря на их ориентацию на некоторые модные в то время идеалистические системы познания, социологии, философии (прежде всего, позитивистов  О.Конта и  Г.Спенсера), указанные исследователи в то же время оставались на почве реалистического подхода, характерного вообще для русской науки.

Имеются и определенные точки сближения в новых исторических условиях указанных противостоящих направлений. С наибольшей силой это выразилось в статье  Б.С.Боднарского, в которой проводилась мысль об объединении библиографических сил путем устранения главной преграды - противопоставления "библиографии исчерпывающей полноты" ("академисты") и "рекомендательного каталога" ("библиографы-общественники"). Только преодолев эту искусственную преграду, т.е. достигнув необходимого единства библиографии, "мы выкуем ключ, который позволит открыть сокровищницу нашей богатой книжной культуры. И тогда всем станет ясно, что библиография, действительно, есть синтез книжной мысли" [Боднарский Б.С. Библиография как синтез книжной мысли. С. 83-90].

Предлагались и другие варианты преодоления указанной преграды. Например,  Г.А.Ильинский поставил вопрос о необходимости "реального направления" в библиографии - раскрывать содержание книг и статей посредством авторефератов, которые "наиболее отвечают условиям идеальной библиографии: полноты, точности, объективности и идейности" [Ильинский Г.А. Авторефераты как тип библиографии//Лит. вестн. 1901. Т. 1, кн. 4. С. 403-406]. Правда, при этом категорически отрицается какой бы то ни было "критический прием" библиографии: "Критика по существу своему не имеет ничего общего с библиографией: последняя констатирует факты, а первая оценивает их, - притом с точки зрения, недоступной для библиографа". Естественно, редакция "Литературного вестника" (органа Русского библиологического общества), как в свое время "Библиографические записки" по отношению к статье  Р.И.Минцлова, деликатно "не вполне" согласилась со статьей  Г.А.Ильинского, с его призывом к "объективизму", к отрицанию оценки. Но сама идея автореферата была весьма плодотворной и в наше время широко используется в научно-информационной деятельности и библиографии.

В плане преодоления разобщенности "академической" и "общественной" библиографии интересен указанный  Н.В.Здобновым эпизод с докладом А.Н.Соловьева "Понятие о библиографии и значение ее как науки", сделанным на торжественном заседании в первую годовщину Московского библиографического кружка в 1890 г. Дело в том, что доклад был напечатан анонимно в качестве программной статьи в "Очерке деятельности Московского библиографического кружка за первый год его существования" [М., 1892] в значительно измененном виде, как об этом можно судить по реферату ее в протоколе заседания, опубликованном сначала в журнале "Библиограф", а затем и в названном очерке. Автором протокола и реферата был сам А.Н.Соловьев как секретарь кружка. Но разночтения в этих двух публикациях носили принципиальный характер. Можно считать, что не все члены кружка разделяли точку зрения А.Н.Соловьева. По квалификации Н.В.Здобнова, в самой речи и в ее анонимной переделке столкнулись разные тенденции: во-первых, понимание библиографии в прямом смысле слова, как описания книг (всяких произведений письменности и печати), противостояло расширительному пониманию ее как книговедения; во-вторых, критические и образовательно-воспитательные задачи противостояли "объективно"-описательным задачам; в-третьих, назначение библиографии как для исследователей, так равно и для широких читательских кругов противостояло назначению ее для исследователей, промышленников-издателей и для библиофилов ("любителей и собирателей книг") [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 543].

Более прогрессивную позицию занимал А.Н.Соловьев, особенно в понимании социальной сущности библиографии, которую он видел не только в "описании книг по их внутренним и внешним качествам", но и в "обстоятельном исследовании и подробном описании книг с целью облегчить знакомство с ними". "Преследуя такие задачи, - подчеркивал он, - библиография приобрела значение помощницы развитию всех наук, с одной стороны, а с другой - руководительницы в выборе книг для чтения". Поэтому библиограф "не может ограничиваться описанием, хотя бы и фотографическим, одной сорочки книги, но должен изучить самое содержание книги, чтобы безошибочно отнести ее к известному отделу и дать о ней краткий, но отчетливый отзыв". Как справедливо считает  Н.В.Здобнов, здесь следует видеть прямое влияние идей В.Г.Анастасевича и В.С.Сопикова.

Н.В.Здобнов прав и в другом, отмечая, в свою очередь, несомненное влияние подхода А.Н.Соловьева как на дальнейшее развитие теории  Н.М.Лисовского, так и на формирование новой теории  А.М.Ловягина, во многом отличающейся от концепции Н.М.Лисовского, но имеющей с последней общую книговедческую основу. По авторитетному мнению Н.В.Здобнова, "именно эти лица разработали теорию библиографии как научной дисциплины: до них были только отдельные, большей частью попутные высказывания по вопросу о понимании общих целей и задач библиографии" [Там же. С. 540]. В их подходе явно просматриваются, при всех индивидуальных различиях точек зрения, две взаимодействующие тенденции в формировании науки о библиографии на заключительном этапе ее развития в дореволюционной России. Первая касается поисков самобытности, самостоятельности библиографии как науки (библиографоведения) в системе книговедческих и смежных наук, другая определяет последовательный отход от узкого академизма к социологизму. К сожалению, в последнем случае историческая ограниченность не позволила им подняться до необходимого уровня познания.

Н.М.Лисовский в первых своих теоретических статьях стоит еще на точке зрения расширительного понимания библиографии: "Предмет библиографии составляет книговедение в самом обширном смысле этого слова" [Библиограф. 1884. № 1. С. 1-7]. Но уже в очередной работе он намечает путь в разработке ее относительной самостоятельности, правда, понимая библиографию в узком, "буквальном смысле этого слова" - как "книгоописание". Она занимает третью ступень из шести в предложенной им "сумме предметов" книговедения; "3. Книгоописание или библиография в собственном смысле: разыскание о книгах, описание их частное и общее, составление каталогов и указателей, материалы для истории журналистики" [Лисовский Н.М. Материалы для словаря русского книговедения//Библиограф. 1891. № 1. С. 18-21].

Окончательно библиографическая концепция Н.М.Лисовского сложилась в его курсе лекций по книговедению, которые он читал в 1913-1920 гг. в Петроградском университете [Лисовский Н.М. Книговедение как предмет преподавания, его сущность и задачи: Вступ. лекция в Петрогр. ун-те, 28 сент. 1913 г.//Библиогр. изв. 1914. № 1-2. С. 1-24; То же, как доклад на общем собрании Русского библиологического общества - 4 окт. 1913 г.; То же, на общем собрании Русского библиографического общества - 28 ноябр. 1913 г.]; в 1915 г. - на Библиотечных курсах при Московском городском народном университете имени  А.Л.Шанявского; в 1916-1920 гг. - в Московском университете (в значительно переработанном виде) [см.: Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи: Беловая рукопись лекции, читанной в Моск. ун-те, 28 окт. 1916 г.//Sertum bibliologicum в честь президента Русского библиологического общества  А.И.Малеина. Пг., 1922. С. 5-21]. В несколько измененном виде прочитана как доклад на общем собрании Русского библиографического общества 17 ноября 1916 г.

Библиография стала одной из частей его триединой формулы книговедения: "книгопроизводство - книгораспространение - книгоописание, или библиография". Как видим, Н.М.Лисов-ский все же трактует библиографию в узком, "академическом" духе. В этой связи он считает определение библиографии, данное немецким ученым  Ф.А.Эбертом, установившимся: "Библиография в обширном смысле слова есть новейшее название той науки, которая занимается изучением произведений писателей всех веков и народов, как таковых, так и по отношению к отдельным внешним обстоятельствам" [подробнее см.:  Симон К.Р. История иностранной библиографии. С. 315-317]. Далее Ф.А.Эберт делил библиографию на "чистую", которая перечисляет все напечатанное и написанное по заглавию в алфавитном порядке (по именам авторов или по предметам), хронологически (по времени выхода), систематически (по разным отраслям знания), с отзывом о книгах или без них, с исчерпывающей полнотой или с научно обоснованной выборкой лучшего по содержанию; "прикладную", которая принимает во внимание и внешние признаки, представляющие интерес для любителей или собирателей (библиофилов). Но, по мнению Н.М.Лисовского, существуют другие точки зрения, которые стремятся к расширению рамок библиографии за счет знаний, уместных лишь в книговедении [Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи. С. 21].

Вместе с тем надо отметить, что триединая формула книговедения у Н.М.Лисовского носит несколько технократический характер, что явно расходится с его же определением книговедения. У него в беловом варианте лекции их два. В первом - расширенном - он под книговедением понимает "научную дисциплину, объединяющую различные познания (технические и теоретические), касающиеся книги как таковой в ее прошлом и настоящем и имеющие целью: выяснение условий возникновения, распространения и эксплуатации произведений письменности и печати, а также выяснение причин и следствий качественного и количественного состава этих произведений при различных обстоятельствах". Второе - краткое: "Книговедение есть научная дисциплина, которая на почве объединения различных познаний о книге (ч. 1) изучает ее эволюцию во всех отношениях (ч. 2)" [Там же. С. 13]. Сопоставление этих определений (особенно первого) с формулой позволяет увидеть некоторые противоречия, важные с точки зрения формирования библиографоведения. Основное из них заключается в том, что три основные части книговедения в определении имеют другую последовательность, чем в формуле, а именно: возникновение - распространение - эксплуатация. Н.М.Лисовский сам объясняет это тем, что в своем определении с некоторыми изменениями соединил две точки зрения: австрийского библиотековеда  Ф.Эйхлера и  А.М.Ловягина (это и помечено двумя частями в кратком определении) [речь идет о следующих работах: Эйхлер Ф. Библиотековедение высшего порядка в его отношении к методам научного исследования и преподавания: Пер. с нем. СПб., 1913. С. 16-22; Ловягин А.М. О содержании библиологии или библиографии//Лит. вестн. 1901. Т. 1, кн. 1. С. 6-17]. Именно отсутствие фазы "потребления" ("эксплуатации") и скрывает социологический характер триединой формулы книговедения. В то же время он специально подчеркивает, что книговедение может рассматривать книгу как явление различных порядков: 1) библиографическое - когда дело касается описания книги по известным, установленным в библиографии правилам; 2) историческое; 3) социальное. Эти уровни также могут быть соотнесены и с определением, и с формулой.

С позиций формирования библиографоведения особое значение имеет опыт Н.М.Лисовского в разработке структуры науки о книге и книжном деле. Суммируя его высказывания, мы можем построить своеобразную модель, состоящую из трех основных уровней: 1) книговедение в целом; 2) "философия книговедения" 3) "книгопроизводство - книгораспространение - книгоописание". Причем следует учитывать еще одно важное достижение Н.М.Лисовского - его попытку выделить применительно и к книговедению в целом, и к любой из его отраслей такие части, как история, теория и практика. "Все эти отрасли книговедения, - подчеркивал он, - имеют свое прошлое, следовательно, имеют свою историю. У многих из них есть своя теория, т.е. принципы, направляющие их деятельность. Наконец, почти всем им принадлежит практика, или, так сказать, современная текущая деятельность. Сообразно с этим различные отрасли книговедения могут быть изучаемы со стороны исторической, теоретической и практической" [Лисовский Н.М. Материалы для словаря русского книговедения. С. 19]. Кроме того, Н.М.Лисовский попытался выделить специфические методы книговедческого исследования: 1) статистико-библиографический метод, включающий массовое (как сплошное, так и выборочное) и монографическое (детальное) исследование; 2) исторический метод. Хотя он тут же оговаривает возможность использования и социологического метода, поскольку "книговедение изучает не книжность одного какого-нибудь народа, а общие явления книжности, оно примыкает к социальным наукам и может располагать методом, принятым в социологии, при котором прибегают к сравнительной истории и статистике" [Лисовский Н.М. Книговедение, его предмет и задачи. С. 14].

Примерно такую же эволюцию в своих представлениях о библиографии прошел и А.М.Ловягин. Но его подход, в сравнении с подходом Н.М.Лисовского, более социологичен. Правда, и он сначала отождествлял библиографию и библиологию (книговедение). Лишь в своей последней работе "Основы книговедения" он окончательно принял термин "книговедение", определяя его в качестве "науки о книге как орудии общения людей между собой" [Ловягин А.М. Основы книговедения. Л., 1926. С. 3]. Это долгое отождествление и привело к тому, что сам термин "библиография" использовался лишь в узком значении - "Практическая библиография" в схеме 1901 г. и "Описание книг. Библиография" в схеме 1926 г. (табл. 15). Характерно, что А.М.Ловягин также ориентировался на известные западноевропейские точки зрения, в частности Г.Шнейдера, который определял библиографию как "учение о составлении описей литературы" [подробнее о  Г.Шнейдере см.:  Симон К.Р. История иностранной библиографии. С. 11-12, 677-678]. А.М.Ловягин считал, что "это определение практически удобно, как исходная точка для выяснения отдельных стадий работы" [Ловягин А.М. Основы книговедения. С. 93]. И все же применительно к особенностям формирования библиографоведения можно выделить определенные новации в его исследованиях.

Прежде всего он настойчиво искал тот общий и единый метод, посредством которого можно было бы объединить все знания о книге и книжном деле. И он нашел такой метод. А.М.Ловягин первым в книговедении предложил использовать для теоретической разработки этой науки системный подход, или метод. Но к этой идее он окончательно пришел уже в годы советской власти. Во вступительной статье "Библиологическая наука" к лекциям на Курсах книговедения в 1923/24 уч. г. он наиболее четко сформулировал задачу системной разработки книговедения "как теоретической науки, объединяющей в одну целостную систему ныне разрозненные знания и наблюдения о книге" [Ловягин А.М. Библиологическая наука//Курсы книговедения: Проспект. Л., 1924-1925. С. 16-17]. Можно также считать, что А.М.Ловягин в своей интерпретации книговедения исходил из принципа деятельности. По его мнению, деятельность индивидуальной человеческой личности или человеческого общества должна рассматриваться вкупе, чтобы создалось построение цельное, стройное во всех своих частях и вполне осмысленное. Отрывочно будет и содержание книговедения, если не связать его с другими сторонами человеческой деятельности. Но к пониманию слишком обширного целого можно подойти только через понимание частей, и поэтому он считал, что "позволительно будет пролагать пути к общей науке о человеческой культуре и по тропинке изучения книжной производительности человечества". В смысле философском книговедение не должно быть отдельной наукой. Книговедение, в понимании А.М.Ловягина, это - отрасль "большой" науки об общении людей - социологии, или "культурологии" [Ловягин А.М. Что такое библиология?//Библиогр. изв. 1923. № 1/4. С. 4].

Исходя из этого, он предложил и новую схему книговедения. Но она во многих отношениях уступала его первой схеме, потому что за основу деления была взята идеалистическая формула позитивиста Г.Спенсера. Последний выделил в науке три структурные части: историческую (или генетическую), морфологическую (или статическую) и динамическую. Эти три части в книговедческой системе А.М.Ловягина можно соотнести с историей, теорией и методикой книги и книжного дела ("книжного общения"). Но теория - это не только статика, но и динамика, а методику нельзя сводить только к динамике и т.д.

Искусственность своей схемы понимал и сам исследователь. Он считал, что время для подлинно научной системы книговедения еще не пришло, но твердо верил, что "книговедение как система знаний не будет сдано в архив, ... но в той или иной форме будет существовать и развиваться" [Ловягин А.М. Основы книговедения. С. 166]. И в этой связи особое значение имеет многоуровневый характер книговедческой системы А.М.Ловягина. В ней, по меньшей мере, можно выделить три уровня систематизации: первый, самый общий, или типовой, - книговедение как обобщающая наука; второй, или родовой, - книговедение в его дифференциации на типологию, практику, теорию и историю (в схеме 1901 г.) и как система истории, статики и динамики (в схеме 1926 г.); третий, или видовой, уровень - это выделение функциональных частей книговедения, например: библиотековедение, архивоведение, книжный обмен и т.д. (в первой схеме) и генезис книги, эволюция графики, эволюция материала, история книжного общения и т.д. (в последней схеме).

Особый интерес представляет первая схема А.М.Ловягина (1901 г.), где намечены четвертый и пятый уровни систематизации. Четвертый касается функционального деления любой книговедческой дисциплины, например, библиотековедение как единство истории, обзора и способов устройства библиотек (в первом приближении это соотносимо с историей, теорией и методикой), пятый - выделения практической библиографии, литературной и научной критики, библиологической истории, что соотносимо с основными общественными функциями библиографии - учет, оценка и рекомендация. Это важно и в методологическом отношении, так как показывает осознанную А.М.Ловягиным необходимость восхождения от библиографического описания к оценке (критике) и обобщениям и выводам. В дальнейшем он попытался конкретизировать этот методологический аспект и рассматривал всю книговедческую деятельность как целостный процесс познания в единстве методологического восхождения от описания и систематизации к анализу ("библиография"), от анализа к синтезу ("библиология") с целью выяснения влияния книги на развитие и формирование духовной культуры человечества [Ловягин А.М. О труде библиографа и библиолога//Библиогр. изв. 1914. № 3/4. С. 177-184]. С этим и связано у него все усиливающееся внимание к социологии. В первые годы советской власти А.М.Ловягин пытался создать Социобиблиологический институт, а в своих теоретических работах - обосновать библиологию как науку об общении людей.

В этой связи он справедливо подчеркивал осознанную необходимость "пользоваться накопленными богатствами и постоянно оживлять - по себе мертвую - бумажную культуру", чтобы "возможно больший круг живых людей получал доступ к опыту прежних лет", непосредственно ставить "живых носителей культуры в соприкосновение с культурою бумажною" [Там же. С. 178]. В этом свете он и мыслил создание своей последней схемы. Согласно замыслу, можно "рассматривать генезис и развитие книжного общения, способы этого общения, т.е. прежде всего виды книг в обширном смысле этого слова, и, наконец, силы, влияющие на тот или иной характер книжного общения" [Ловягин А.М. Что такое библиология? С. 4]. В этом также можно видеть и намеченную А.М.Ловягиным необходимость в разработке типологического метода. Тем самым усиливается и системный подход в трактовке библиологии, которую он понимает теперь не только как системную "теоретическую науку, объединяющую в одну целостную систему все ныне разрозненные знания и наблюдения о книге", но и пытается определить специфические особенности этой системы.

Хотя А.М.Ловягин и сравнивает в качестве примера труд библиолога и библиографа с трудом ботаника, он все же четко осознает духовную специфику книжного общения, подчеркивает особенность ее воздействия и влияния (с учетом обратной связи) на каждого человека и все общество в целом. "Как ботаник, - писал он, - исследующий растительность, сначала занимается систематизацией и описанием, так и книговед должен начинать с этого же, не забывая, однако, что книгу нельзя обследовать сколько-нибудь плодотворно, если не помнить постоянно, что она есть орудие воздействия одних людей на других и что это воздействие также должно служить предметом его изучения. Ботаник, покончив с экологией и систематизацией, переходит к изучению процессов, происходящих в данных растениях под влиянием среды. Точно так же и книговед, покончив со статистическими элементами, должен перейти к элементам динамическим, к тем силам и влияниям, которые сказываются на книге и диктуют те или иные судьбы ее. Он остановится на самом процессе творчества книги, рассмотрит, в чем сущность его и какие явления так или иначе могут видоизменить результаты творчества. Он подробно изучит взаимоотношения между человеком и книгой, чтобы иметь возможность в ясной картине представить, как индивидуальная и коллективная воля людей влияет и на внешний облик книги, и на ее содержание, и на ее экологию, и на ее долговечность. Все эти разнообразные знания о книге могли бы быть представлены в одной целостной системе" [Библиологическая наука. С. 16-17].

И в методологическом отношении, и в свете формирования самой системы знания особый интерес представляет то большое внимание, которое А.М.Ловягин уделял систематизации книги, т.е. тому, что мы теперь называем библиотипологией. Уже из цитированного выше высказывания следует, что типология является неотъемлемой и необходимой стороной книговедческого исследования. И примечательно, что в его первой схеме "обширной энциклопедии библиологии" (см. табл. 15) первый структурный блок этой науки отведен "вопросам библиологической классификации", включая классификацию наук, библиологическую классификацию по содержанию и внешним признакам. В целом и систему науки он мыслил как бы состоящей из четырех основных частей - типологии, практики (точнее - методики), теории и истории.

Новый шаг в "примирении" общего и единичного ("мелочного"), в отходе от "академического" исчисления и описательности в сторону социально значимой критики, обобщений и выводов в библиографии был сделан в работах Н.А.Рубакина [ Рубакин Н.А. Избранное: В 2 т. М., 1975; Рубакин Н.А. Психология читателя и книги: Краткое введение в библиологическую психологию. М., 1977. 264 с.]. Он предложил целый ряд "библиологических" новаций, которые оказали плодотворное влияние и на последующее развитие библиографоведения. К числу их можно отнести его "библиопсихологию" ("библиологическую психологию"), теорию "книжного ядра", оригинальную схему видов библиографии, схему книжной классификации, положенную им в основу "Среди книг", и т.д. "Среди книг" является уникальным достижением не только русской, но и мировой библиографии, выдающимся образцом пособия рекомендательной библиографии, библиографического обзора. Не теряет до сих пор своей теоретической и методической значимости открывающий пособие специальный научно-библиологический очерк "Книжные богатства, их изучение и распространение" [2-е изд. Т. 1. С. 1-191; сокращенный вариант см. в новейшем издании: Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 124-210]. В этой связи мы хотели бы особо подчеркнуть тот факт, что обычно, обращаясь к рецензии  В.И.Ленина на обзор "Среди книг", в основном акцентируют внимание на сделанных им в адрес автора замечаниях. Но нельзя не учитывать и весьма высокую оценку В.И.Лениным указанного труда: "замысел автора, в общем и целом, верен".

Н.А.Рубакин считал, что "центр тяжести нынешней обычной библиографии должен быть перенесен из книги материальной в психологию книжного содержания. Эта последняя и должна стать объектом всех научных методов" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 123]. Такая точка зрения во многом обусловлена тем, что Н.А.Рубакин исходил из современной ему практики самообразования, важнейшим средством которой он мыслил книгу и чтение. Его работы по самообразованию, методике работы с книгой и чтению не теряют своей значимости и в наше время. В этой связи может сложиться мнение, что в противоречии со своей базовой моделью книжного дела (автор - книга - читатель) Н.А.Рубакин недостаточно учитывает значение производства (автор - книга) в системе деятельности. Это возможное толкование он сам неоднократно опровергает. По его мнению, "библиопсихологическая теория литературы сводит книжное дело к взаимодействию трех факторов: читателя, книги и писателя" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 31]. Еще ранее, пытаясь найти ответ на вопрос о социальной роли книжного дела, он подчеркивал: "это и значит понять самую сущность книжного дела, - не только чтения, но и распространения и, наконец, производства книг" [Рубакин Н.А. Среди книг. 2-е изд., доп. и перераб. М., 1911. Т. 1. С. 5]. Еще раз о важности учета двух основных моментов книжного дела - производства и потребления - он говорит, рассуждая о необходимости особого изучения как "процесса вкладывания" ("процесса авторства"), так и "процесса получения" ("процесса читательства") [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 29-30]. Авторство и читательство "неотделимы от книжного дела вообще и находятся в функциональной зависимости как от него в целом, так и меж собою" [Там же. С. 16]. Но "с библиопсихологической точки зрения в исследованиях книжного дела необходимо идти таким путем: чрез изучение чтения и читателя (resp. слушания и слушателя) к изучению произведений слова, и только после того к изучению авторов" [Там же. С. 30].

Причем общий ход библиопсихологического исследования книжного дела предстает у Н.А.Рубакина в виде процесса восхождения от единичного к всеобщему, как по отношению ко всему книжному делу, так и по каждой из основных его составляющих, т.е. поднимается до уровня библиосоциологического. "Исходным пунктом изысканий мы берем исследование единичного читателя в данный момент, - подчеркивает Н.А.Рубакин. - Задача исследования состоит в том, чтобы развернуть применение данного метода и охватить им все стороны книжного дела, а именно: 1. По отношению к читателю - до предела всего читающего человечества всех времен и народов. 2. По отношению к книгам - до пределов всех таинственных лабораторий литературного творчества, где читатель превращается в писателя, а писатель плодит читателей и, чрез их посредство, делает безусловно необходимым для человечества как отдельное литературное произведение, так и их совокупность - литературу, а значит, и культуру и цивилизацию" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 202].

В методологическом отношении большой интерес представляет типология книги у Н.А.Рубакина. Об оригинальности ее можно судить уже по схеме классификации, положенной в основу "Среди книг" как рекомендательного пособия. Прежде всего здесь использован новый, нетрадиционный принцип систематизации книжных богатств: по областям жизни с учетом истории научно-философских и литературно-общественных идей. Он предложил новый тип книжной систематизации, который отличается от традиционного "по наукам" тем, что книги распределяются "по вопросам, точнее говоря, по областям жизни". При таком способе систематизации "каждый вопрос освещается с точки зрения нескольких наук, одинаково принадлежа или врезываясь в область каждой. Каждый вопрос, как вопрос интегральной и многосторонней жизни, требует разностороннего освещения, и без этого последнего не может быть ни изучен, ни понят" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 48]. Другими словами, Н.А.Рубакин предложил не единичный, а комплексный, многомерный критерий книжной систематизации - "область жизни", который в самом общем виде раскрывается им следующей формулой: "Какая книга, на какого читателя, при каких условиях и в какой момент как действует?" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. X]. Эту формулу он считал основным вопросом книжного дела, в котором извечная проблема оценки книг ставится на психологическую и социологическую почву, именно на ней он и стремился найти научный и, значит, точный ответ.

Сначала указанный интегральный критерий книжной систематизации был использован в разработанной Н.А.Рубакиным теории книжного ядра, идея которого им была выдвинута в 1883 г. Затем в 1895 г. эта идея была развернута в первой крупной работе Н.А.Рубакина "Этюды о русской читающей публике". В схеме "Среди книг" этот критерий получил дальнейшее методологическое развитие, где были выделены различные ступени восхождения как цели познания и использования книжных богатств исходя из задач просвещения, самообразования.

Н.А.Рубакин был активным сторонником системного подхода, в свете которого он и понимал книжное дело не как цепь, линию, перечисление, а как функциональную зависимость, как единое замкнутое целое. "Все науки, все вопросы, в сущности говоря, - писал он еще в предисловии к первому изданию "Среди книг", - представляют не ряд, а круг, и с какой точки окружности ни начни двигаться по этому кругу... все равно будешь переходить от книги к книге и от науки к науке, пока не впитаешь в себя цельного, закрепленного, законченного и чуждого догматизму научного миросозерцания, осмысленного критическим отношением к окружающей действительности и одухотворенного гуманным общественным настроением, которое требует от каждого человека не только идей, но и дел" [Рубакин Н.А. Избранное. Т. 1. С. 114]. На примере схемы книжной классификации он показывал, что она должна помогать мыслить разнообразие фактов в системе, давать общий обзор их, ориентировать в их существенных признаках, так как систематическое мышление - это и есть мышление научное. "Систематичность, - подчеркивал Н.А.Рубакин, - один из главнейших признаков, отличающих научное мышление от обыденного. Преимущества, которые имеет систематическое мышление, описание, экспонирование фактов, сравнительно с простым накоплением отдельных знаний, громадны" [Рубакин Н.А. Среди книг. Т. 1. С. 108].

Это он объясняет двумя основными причинами. Во-первых, систематическое изложение облегчает мышление: это преимущество, главным образом, практическое. Во-вторых, систематическое изложение содействует очевидности мышления, - это преимущество, главным образом, теоретическое. Наконец, важно отметить, что Н.А.Рубакин в своей методологии впервые попытался сочетать элементы конкретного социально-психологического исследования и формализации, против чего, в частности, возражали такие известные его современники, как  А.М.Ловягин и  М.Н.Куфаев. Но с высоты нашей современности мы можем теперь говорить о глубокой прозорливости Н.А.Рубакина, который видел в "алгебраизации" науки о книге, в ее переходе от описательной науки к абстрактной и, значит, все более точной науке, будущее книговедения. Особое значение он придавал типологии, типологическому методу. По его мнению, типология позволяет не только прогнозировать развитие книжного дела и книги, но и дает основания для реставрации в терминах современной науки социально-психологического облика писателя, уже умершего. Речь идет о своеобразной "библиопсихологической археологии" [Рубакин Н.А. Психология читателя и книги. С. 222]. Высказывания о возможности библиопсихологической археологии мы впервые находим в статье Н.А.Рубакина "Психология книжного влияния" [Новая жизнь. 1910. № 1. С. 172-209]. Позднее он подчеркивал, что суть библиопсихологической археологии заключается в "соответствии психологических переживаний, способностей, интересов, вкусов, наблюдаемом, с одной стороны, у писателя, а с другой стороны - у его читателей и почитателей в целях изучения писателей уже умерших, в целях репродукции их психических особенностей и типа интимных переживаний" [Психология читателя и книги. С. 222-223]. В наше время более широкое понимание библиоархеологии и опыт ее применения для восстановления деятельности издательской фирмы "В.В.Думнов "Наследники  братьев Салаевых" (1827-1926) по сохранившимся вещественным источникам и пособиям (книги и каталоги) мы находим лишь в одной из работ [см.:  Павлова А.А. Опыт библиоархеологии//Совр. пробл. книговедения, кн. торговли и пропаганды книги. 1993. Вып. 9. с. 4-29].

Такой широкий взгляд на общественную сущность книги и книжного дела позволил Н.А.Рубакину более прогрессивно подойти и к проблемам библиографии, особенно к такой сложной, как система ее основных видов. Первый опыт его связан с разработкой библиографии библиотековедения - "Списка пособий для библиотекарей", помещенного в приложении к первому изданию "Среди книг". Мы должны здесь учитывать, что в то время библиография отождествлялась с соответствующей системой пособий. Н.А.Рубакин систематизирует библиографические пособия в зависимости от целевого назначения и практического использования (данной категорией читателей - библиотекарями): 1) указатели типа библиография библиографии (библиографии второй степени), отражающие книги по истории и современному состоянию данной отрасли (у Н.А.Рубакина - библиотечное дело); 2) указатели, "знакомящие со всей наличностью печатных богатств", т.е. указатели учетно-регистрационного типа; 3) "рекомендательные каталоги и указатели" общего и специального характера, "помогающие библиотекарю разбираться в наличности этих богатств, - выбирать из них лучшие произведения лучших авторов" 4) указатели, облегчающие быстрое комплектование библиотек (издательские каталоги, указатели редких книг, указатели запрещенных изданий и проч.), т.е. в основном указатели текущей литературы; 5) указатели, отражающие содержание книжных богатств данной отрасли знания (у Н.А.Рубакина - данной библиотеки), сюда он относил свой обзор "Среди книг", который рассматривал в качестве "введения в изучение минимума" знаний о книгах для массового читателя.

Дальнейшее совершенствование системы видов библиографии Н.А.Рубакин осуществил в свете своих социально-психологических исследований. В результате сложилась оригинальная система библиографии, выгодно отличающаяся от других современных ему подходов (см. табл. 5).

Таким образом, можно смело утверждать, что именно в трудах  Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина были сформулированы заслуживающие особого внимания основания для научной разработки современного библиографоведения. Может возникнуть естественный вопрос о том, что они преимущественно развивали систему книговедения, а не библиографической науки. В качестве ответа сошлемся на авторитетное мнение  Н.В.Здобнова, который в заключении своей монографии приходит к выводу, что указанные ученые (сюда он включает также и  А.Н.Соловьева) разрабатывали все же именно библиографию как науку, но в широком книговедческом понимании [Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 540-546]. Они лишь осознали необходимость дифференциации книговедения, в частности выделение в его системе особой науки о библиографии, но до конца решить эту проблему так и не смогли. Они лишь частично восприняли достижения русских революционных демократов в библиографии. В этом отношении, вероятно, прав был  К.Н.Дерунов, который считал, что движение русской библиографии, - равно как и развитие самого понятия о библиографии, - "замерло, закостенело на той точке, до которой это движение и развитие дошло в 60-е годы" [Дерунов К.Н. Избранное. С. 48].

Основная причина такого застоя в начале XX в. заключалась в том, что "рассматривали библиографию абстрактно, в отрыве от истории ее развития, и разрабатывали ее теорию в порядке произвольных умозаключений, а не путем обобщения исторического опыта и фактического материала" [ Здобнов Н.В. История русской библиографии... С. 546]. Но это никак не умаляет того плодотворного вклада, который внесли указанные теоретики русской библиографии в развитие ее научных основ. "Абстрактное мышление", как мы знаем, это необходимый момент научного познания. И, к сожалению, умаление его значения до сих пор остается каким-то навязчивым заблуждением. Поэтому тем более важно выявить все сохранившее свою научную значимость из творческого наследия русской дореволюционной библиографической мысли. Нет необходимости еще раз повторять ошибку, допущенную в первые годы формирования советского библиографоведения, когда вместе с конструктивной критикой прежних точек зрения они неправомерно подверглись затем огульному отрицанию.

Плодотворность теоретических построений библиографии (и шире - книговедения) в работах Н.М.Лисовского, А.М.Ловягина и Н.А.Рубакина, пусть и в определенной мере "умозрительных", "академических", исходящих порой из идеалистических образцов, на наш взгляд, заключается в поисках и апробации новых методологических принципов и подходов. К таковым следует отнести, прежде всего, принципы деятельности и системности, типологическое моделирование, восхождение от абстрактного к конкретному, социологический и психологический подходы и т.д. В этой связи мы позволим себе сослаться на мнение современных литературоведов, которые считают, что в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. филологическая мысль в России устремилась к обобщениям и разработке методологии. По их мнению, едва ли не каждой большой конкретной историко-литературной работе предпосылалось методологическое введение. Каждый крупный историк или теоретик литературы стремился изложить методологические основы своей науки в специальной вводной лекции или статье. И хотя разнобой и смешение методов были при этом чрезвычайно велики, многие видные литературоведы проповедовали сознательный эклектизм, примечательна сама потребность в методологии. Метод познания от идеалистического и метафизического постепенно приближался к материалистическому, монистическому [ Николаев П.А.,  Курилов А.С.,  Гришунин А.Л. История русского литературоведения: Учеб. пособие. М., 1980. С. 291]. В качестве примера они указывают на таких представителей "социологического" литературоведения 10-20-х годов нашего века, как  П.Н.Сакулин,  Н.К.Пиксанов,  В.А.Келтуяла, вышедших из так называемой культурно-исторической школы. Точки соприкосновения с материалистической методологией они просматривают и в "психологическом" литературоведении  Д.И.Овсянико-Куликовского.

В этом отношении вполне оправданным становится утверждение, что и на концепциях представителей книговедения рассматриваемого периода (Н.М.Лисовский, Н.А.Рубакин,  А.М.Ловягин и др.) сказались прогрессивные идеи общей филологии и ее функциональных частей. Кроме того, обобщающая тенденция, характерная для русской науки этого времени, ярко проявилась в стремлении более или менее обоснованно сформировать общую систему науки о книге. Это даже формально проявилось в утверждении вместо традиционного понятия "библиография" новой категории - "библиология" (книговедение). Примечательно, что и в советском книговедении вплоть до 30-х годов ( М.Н.Куфаев,  М.И.Щелкунов и др.) "библиология" трактовалась в качестве обобщающей научной дисциплины по отношению к другим ее функциональным частям. Лишь позже прочно закрепилась категория "книговедение".