ЛичностиЛермонтовПушкинДельвигФетБатюшковБлокЧеховГончаровТургенев
Разделы сайта:

Культура Италии эпохи Возрождения - Язык как основа общественной жизни

Глава V Общественная жизнь и праздники. Якоб Буркхардт



назад в содержание

Высокое развитие общественной жизни, возникающей здесь как произведение искусства, как высшее и сознательное творение жизни народа, имеет свою важнейшую предпосылку и основание в языке. Во времена высшего расцвета средневековья западноевропейская знать пыталась утвердить как в повседневном общении, так и в поэзии «учтивый» язык. В Италии, где диалекты разошлись друг от друга весьма далеко уже очень рано, в XIII в. также существовал так называемый «curiale», язык, общий как для дворов, так и для придворных поэтов. Решающий вес имело здесь то обстоятельство, что язык этот вполне сознательно старались сделать языком всех образованных людей, а также языком письменности. Такая цель открыто провозглашается во введении к составленной еще до 1300 г. «Сотне старинных новелл». И действительно, язык явно рассматривается здесь в качестве освободившегося из-под власти поэзии: выше всего ставится просто отчетливое и исполненное духовности изящное выражение в форме кратких высказываний, изречений и ответов. Все это окружается здесь таким благоговением, какое можно встретить только у греков и арабов: «Как много людей зацелую прожитую ими жизнь не оказались ни разу не способны на bel parlare429*!»

Однако дело, о котором здесь шла речь, было тем более нелегким, чем усерднее, причем с разных сторон, начинали к нему подходить; В гущу этой борьбы нас вводит Данте; его сочинение «Об итальянском языке»50 является первой аргументированной работой по современному языку. Последовательность ее мыслей и ее результаты относятся к истории языкознания, где за нею на вечные времена закреплено выдающееся место. Нам же необходимо констатировать лишь то, что, должно быть, еще задолго до написания этого сочинения язык стал здесь важным вопросом повседневной жизни, что все диалекты обследовались с позиций партийных пристрастий и предпочтений и что рождение всеобщего идеального языка проходило в тяжких муках.

Разумеется, наиболее выдающееся достижение Данте в этом смысле  это его великая поэма. Тосканский диалект стал по сути основой нового идеального языка. И если это утверждение заходит чересчур далеко, то все же автор, будучи иностранцем, может просить читателей о снисхождении, ибо, по сути, он следует в этом в высшей степени спорном вопросе господствующей точке зрения.

Страсти, кипевшие вокруг этого языка, борьба за его чистоту принесли не меньше вреда, нежели пользы, поскольку могли лишить безыскусственности выражения многих в общем-то одаренных авторов. Прочие же, владевшие языком безупречно, со своей стороны терялись в бушующем великолепии его поступи и благозвучности, воспринимая их как вполне независимые от содержания преимущества. Действительно, даже незатейливая мелодия, если она будет исполнена на подобном инструменте, прозвучит великолепно. Но как бы то ни было, в смысле общественном язык этот обладал высочайшей ценностью. Он был дополнением к манерам благородного стиля, принуждая образованных людей  как в повседневном их существовании, так и в самые необычайные моменты  сохранять внешнее достоинство. Правда, грязь и злобность также с достаточным усердием укутывались этим классическим покровом, как некогда использовали они чистейшей воды аттицизм, однако все самое изысканное и благородное также находило здесь свое адекватное выражение. Но особенно выдающуюся роль язык играл в отношении национальном,  в качестве родины для всех образованных людей всех государств этой рано расколотой на части страны. К тому же родина эта принадлежала не одной знати или иному сословию, так что даже у самого бедного и совершенно ничем не примечательного человека было время и возможность для того, чтобы ее приобрести, стоило ему только пожелать. Еще и теперь (может быть, даже чаще, чем в прежние времена) чужестранцу, оказавшемуся в таких областях Италии, где вообще-то господствует маловразумительный диалект, приходится поражаться, обнаруживая, что самые заурядные люди и крестьяне владеют здесь чрезвычайно чистым и чисто выговариваемым итальянским языком. И совершенно напрасно будет этот иностранец рыться в своей памяти, пытаясь там отыскать что-либо подобное в отношении Франции или даже Германии, где даже образованные люди придерживаются местного выговора. Разумеется, умение читать распространено в Италии гораздо шире, чем можно было ожидать судя по состоянию прочих дел, например, в той же Папской области, однако много ли было бы от этого толку, когда бы не широко распространенное и неоспоримое уважение к чистоте языка и выговора как некоему возвышенному и драгоценному достоянию? Одна местность за другой предприняла официальные шаги, приспосабливаясь к этому языку, были среди них и Венеция, Милан и Неаполь, пошедшие на это еще во времена расцвета литературы, отчасти  именно по его причине. Лишь в нашем столетии Пьемонт стал в полном смысле итальянским государством, что произошло в результате его свободного волеизъявления, когда он присоединился к этому важнейшему национальному достоянию, чистому языку. Уже с начала XVI столетия определенные жанры были совершенно свободно и намеренно отданы на откуп литературе на диалекте, причем не одни лишь комические, но и серьезные. Развившийся здесь стиль был способен на решение любых задач. У прочих народов сознательное разделение такого рода имеет место гораздо позже.

«Придворный»55 с чрезвычайной полнотой отражает строй мыслей образованных людей по отношению к ценности языка как среды для возвышенного общения. Уже тогда, в начале XVI в., были люди, намеренно державшиеся устаревших оборотов из Данте и других тосканцев  его современников, просто из-за их архаичности. Однако наш автор безусловно запрещает их использование в устной речи, а также желает, чтобы они не употреблялись и в речи письменной, поскольку последняя в конце концов является всего только одной из форм беседы. Вслед за этим делается уступка: самой прекрасной будет такая речь которая в наибольшей степени приближается к наипрекраснейшим сочинениям. Очень ясно здесь прослеживается мысль, что люди, имеющие сказать нечто значительное, сами изобретают собственный язык, подвижный и изменчивый, потому что является чем-то живым. Можно пользоваться любыми, самыми изысканными выражениями, если только ими все еще. пользуется народ, в том числе и народ из нетосканских областей, а также в некоторых случаях - и французскими либо испанскими оборотами, если только их употребление уже укоренилось в отношении определенных предметов. Так, с душой и заботливостью был создан язык, не чистый старотосканский, но уже итальянский, богатый и обильный, как изысканный сад, полный цветов и плодов. Весьма существенную роль в общей виртуозности придворного, cortigiano, играет то обстоятельство, что лишь в этом достигшем полного совершенства одеянии проявляется его тонкая мораль, его дух и поэзия.

Поскольку язык стал теперь достоянием живого общества, архаистов и пуристов, несмотря на все их усилия, в основном постигла неудача. В самой Тоскане было в наличии слишком много прекрасных авторов и говорунов, которые играючи перескакивали через установленные ими рамки или же над ними потешались: последнее случалось в основном тогда, когда откуда-то со стороны приезжал умник и силился убедить их, тосканцев, в том, что они ничего не смыслят в собственном языке. Уже само существование и воздействие такого писателя, как Макиавелли, разрывало в клочья все это их вышивание гладью, поскольку мощь его мыслей, его ясные и простые обороты являлись на свет в форме такого языка, которому были присущи скорее какие угодно иные достоинства, нежели чистый trecentismo4. С другой стороны, было слишком много обитателей Верхней Италии, римлян, неаполитанцев и т. д., которым было по сердцу, если требования в отношении чистоты выражения на письме и в разговоре не завышались сверх всякой меры. По сути они полностью отказывались от языковых форм и оборотов собственного диалекта, так что иностранец скорее всего сочтет за ложную скромность то, например, что Банделло нередко заявляет самый решительный протест: «Нет у меня никакого стиля; я пишу не по-флорентийски, но зачастую просто по-варварски. Я не стремлюсь к тому, чтобы уснастить язык какими-то новыми красотами: я всего лишь только ломбардец, да к тому же еще с лигурийской границы». Однако всего скорее можно было на деле отстоять свои позиции в борьбе с партией блюстителей чистоты посредством недвусмысленного отказа от каких-либо высших притязаний и овладения по мере сил великим общераспространенным языком. Немного было таких, кто мог бы здесь стать на равную ногу с Пьетро Бембо, родом венецианцем, который всю свою жизнь писал на чистейшем тосканском языке, воспринимая его, однако, почти как иностранный, или с Саннадзаро, который находился в такой же ситуации, будучи неаполитанцем. Существенный момент состоял в том, что с языком, как в его устной, так и в письменной форме, следовало обращаться с подобающим уважением. При этом можно было предоставить пуристам предаваться их фанатизму, созыву языковых конгрессов59 и всему прочему: настоящий вред они стали наносить лишь позднее, когда несравненно ослабел дух оригинальности в литературе, поддавшейся иным, куда более пагубным воздействиям. В конце концов Академии делла Круска было дозволено обращаться с итальянским так, словно это был мертвый язык. Однако она оказалась настолько слабосильной, что ничем не смогла помешать духовному влиянию французов в прошлом столетии. (Ср. с. 250 сл. прим. , с 422).

Этот любимый и ухоженный, обретший максимальную гибкость язык как раз и был той основой, которая в качестве средства общения лежала в основе всей общественной жизни. В то время как на Севере знать и правители проводили свой досуг в одиночестве или посвящали его поединкам, охоте, пирам и церемониалам, горожане же заполняли его играми и телесными упражнениями, в крайнем случае  стихотворчеством и празднествами, в Италии ко всему перечисленному добавлялась еще нейтральная сфера, в которой люди какого угодно происхождения, если только они обладали потребными для этого талантом и образованностью, предавались беседам и обмену серьезными и шутливыми мыслями в облагороженной форме. Поскольку угощение в собственном смысле60 было при этом всего лишь побочным моментом, возможно было без больших затруднений удержать от себя подальше людей тупых и обжор. Если мы вправе воспринимать буквально то, что писали авторы диалогов, беседа избранных умов заполнялась в числе прочего также и глубочайшими вопросами бытия: вынашивание мыслей происходило не так, как у северян  чаще всего в одиночку, но скорее коллективно. Однако мы скорее ограничились бы рассмотрением игривого общения, происходящего ради него самого.

По крайней мере в начале XVI в. общение это имело упорядоченные и прекрасные формы и основывалось на подразумеваемом, а зачастую также и открыто декларируемом и предписываемом соглашении, имеющем целью без какого-либо принуждения достичь целесообразности и приличия и являющемся прямой противоположностью всяческого этикета как такового. В тех кругах, в которых такое общение принимало характер постоянно существующего общества, имелись также и уставы, и формальное вступление, как, например, у тех сумасбродных обществ флорентийских художников, о которых повествует Вазари. Такое совместное времяпрепровождение делало также возможной постановку наиболее известных современных комедий. Тем не менее мимолетное и непринужденное общение с легкостью смирялось с предписаниями, которые обыкновенно провозглашала самая видная дама. Всему миру известно вступление к «Декамерону» Боккаччо, причем принято считать, что главенство Пампине и над обществом есть чистого рода вымысел; конечно, в данном случае это несомненно вымысел, однако он основывается на очень часто имевшей место практике. Фиренцуола, который почти двумя столетиями позднее снабжает подобным вступлением свое собрание новелл, разумеется в куда большей степени следует реальности, когда он вкладывает в уста своей царицы общества настоящую тронную речь, в которой провозглашаются распорядок дня на предстоящее совместное пребывание в сельской местности. Сначала  утренний час философствования, во время которого совершается восхождение на холм; затем  трапеза, сопровождаемая игрой на лютне и пением; далее  проходящая в прохладном помещении декламация свежесочиненной канцоны, тема которой всякий раз задается с вечера; вечерняя прогулка к источнику, где все занимают места и каждый рассказывает по новелле; наконец, завершает все ужин и веселый разговор «такого рода, чтобы он еще годился для наших женских ушей, а что касается вас, мужчин, то необходимо, чтобы он не казался навеянным винными парами». Банделло, правда, не дает в предисловиях или посвящениях своих новелл подобных освящающих речей, поскольку различные общества, перед которыми рассказываются его истории, уже существуют как устойчивые образования, однако он дает нам представить себе другими способами, насколько богаты, многосторонни и изящны были общественные предпосылки для их существования. Многие читатели могут подумать, что обществу, которое способно выслушивать столь безнравственные истории, терять уже нечего, как невозможно ему и что-либо приобрести. Однако правильнее было бы поставить вопрос в следующей форме: на каких же неколебимых устоях должно основываться то общение, которое несмотря на все эти истории ничуть не отступает от соблюдения внешних форм, не распадается, которое в то же время сохраняет способность к серьезным обсуждениям и совещаниям! Потребность в возвышенных формах общения была сильнее, нежели что-нибудь другое. При этом нет нужды равняться на идеализированные общества, которые Кастильоне и Пьетро Бембо заставляют размышлять о высочайших ощущениях и жизненных целях: первый  при дворе Гвидобальдо Урбинского, а второй  в замке Азоло. Именно общество Банделло, при всех вольностях, которые оно допускает, задает наилучшую меру благородных и в то же время непринужденных манер, дружелюбия по отношению ко всему миру и подлинного свободомыслия, а также того духа, того изящного поэтического и любого иного дилетантизма, которые и образовывали душу живу этого кружка. Чрезвычайно важным признаком ценности такого общества является то обстоятельство, что дамы, составлявшие его средоточие, всем этим как раз и славятся и внушают к себе глубокое уважение, да так, что это ни в коей мере не вредит их репутации. Так, например, Изабелла Гонзага, урожденная Эсте(с. 35), принадлежавшая к числу благодетельниц Банделло, возбудила неблагоприятные для себя пересуды не собственным поведением, но свитой, состоявшей из девиц весьма свободного нрава. Джулия Гонзага Колонна, Ипполита Сфорца, в замужестве Бентивольо, Бьянка Рангона, Чечилия Галлерана,Камилла Скарампа и другие имели совершенно незапятнанную репутацию, либо, ввиду их общественной значимости, их поведению в прочих отношениях не придавалось ровно никакого значения. Самая знаменитая дама Италии, Виттория Колонна431*,была в полном смысле святой. Все то специфическое, что сообщается относительно непринужденного времяпрепровождения этого кружка в городе, на вилле, на купальных курортах, не может быть воспроизведено так, чтобы отсюда недвусмысленно усматривалось его превосходство над обществами остальной Европы. Однако следует прислушаться к тому, что говоритБанделло, и задаться вопросом, было ли возможно что-либо подобное, например, во Франции, прежде чем такие формы общения небыли, и именно подобными ему людьми, пересажены туда. Разумеется, также и в ту эпоху все величайшие свершения в области духа происходили без содействия подобных салонов и не принимая их в расчет, однако мы были бы неправы, если бы слишком низко оценили их роль в развитии искусства и поэзии, хотя бы уже потому, что они помогали созданию того, что не существовало ни в одной другой стране: живого участия в произведениях искусств и вынесению о них близких по духу суждений. Но даже если не принимать этого во внимание, такой род социальности был совершенно необходимым цветком той определенной культуры и способа существования, которые были свойственны тогдашней Италии, а с тех пор сделались общеевропейскими.

назад в содержание

Главная|Новости|Предметы|Классики|Рефераты|Гостевая книга|Контакты
Индекс цитирования.